Как произошел человек?

Гурам Цушбая отверг и теорию Дарвина, и теорию происхождения "гомо сапиенс" из обезьяны при повышении в незапамятные времена радиоактивного фона, доказывая, что разумная жизнь могла зародиться на Сатурне. Другими словами, он отстаивал гипотезу о панспермии, по которой жизнь на Землю была занесена извне. Действительно, сложившиеся теории происхождения человека вызывают сегодня большие сомнения и не отвечают уровню научного мышления (кстати, и теория панспермии тоже).

Может быть, лучше подходит теория Ф. Энгельса о роли труда, общественных инстинктов и искусственной среды? Перечисленные Энгельсом факторы использовались им лишь для того, чтобы объяснить изменение анатомических или физиологических особенностей хватательных конечностей (из которых получились руки), зрения и слуха и, наконец, мозга. Но хотя сознание и разум человека предполагают достаточно развитый мозг, к мозгу они не сводятся. Хотя Энгельс и показал, под влиянием каких факторов могли изменяться некоторые анатомические и физиологические свойства человекообразных обезьян, ему не удалось объяснить главное происхождение человека. У него неясно так же, то ли сознание развилось в результате труда и изготовления орудий, то ли, наоборот, появление сознания обусловило переход от случайного использования камней, палок и пр. к изготовлению орудий.

Осталась теория космических прародителей. Но по сути ее трудно обсуждать серьезно ведь это способ снять проблему вообще, обойти ее, не решая. Сказать, что жизнь зародилась на Сатурне или в других галактиках в незапамятные времена это значит расписаться в том, что мы не можем или не желаем объяснять происхождение человека. Ну ладно, пусть разумная жизнь появилась на Сатурне или в других галактиках, но там-то она как возникла?

Все говорит о том, что пора предложить другой сценарий происхождения человека. На что здесь можно опереться, кроме данных науки? Прежде всего на философию и гуманитарную мысль. Уже Ф. Шеллинг, полемизируя с материалистами, утверждал, что объяснить происхождение человека можно лишь в том случае, если мы признаем, что Дух трансформировал биологическую субстанцию, превратив тело обезьяны в тело человека. Обратите внимание: не обезьяну в человека, а тело обезьяны в тело человека. Это примерно как сказать, что тело собаки трансформировалось в тело кошки так как собака ела сухой корм для кошек. Но у Шеллинга существовал разрыв: духа ("интеллигенции") и сознания человека, с одной стороны, и духа с биологической субстанцией с другой. Из его концепции неясно, как интеллигенция может трансформировать биологическую субстанцию и как сошествие духа на эту субстанцию привело к сознанию человека. Тем не менее, идея Шеллинга представляется интересной.

Другая идея навеяна культурологическими исследованиями. Они показали, что нельзя говорить о человеке вообще. Одно дело архаический человек, другое античный, третье средневековый, четвертое человек Нового времени. Часто, говоря о человеке, мы мыслим его в неизменной антропологической модели. Из этой модели сегодня исходят и антрополог, и историк, и философ, и психолог, и педагог. На словах признавая культурно-историческую теорию, мы не можем сказать, чем все-таки архаический человек отличается от античного, а они оба от современного. Конечно, мы признаем, что в древнем мире или в средние века были разные общественные или экономические отношения, но человек, разве он не был тем же самым, разве он не так же видел, чувствовал и мыслил, как это делаем и мы? К тому же известно, что мозг и физиология человека в современном виде сформировались примерно еще в неолите и далее практически не изменялись. А вот еще один аргумент в поддержку представления о константной, вечной природе человека: разве Платон и Аристотель или блаженный Августин были менее умны и тонки, чем современный человек, разве их индивидуальность существенно отличалась от современной развитой личности? В плане этого всеобщего, почти непосредственного убеждения мыслит и философ, и психолог, и педагог. Он считает, что какие бы новые условия ни встречал человек в культуре, его развитие не выходит за уже очерченный природой круг его человеческих возможностей. Могут бесконечно меняться и совершенствоваться орудия человека, как технические, так и интеллектуальные, а также общественные отношения людей, но сам человек как был, так и остается неизменным в своей сущности.

Попытаемся взглянуть на эти вопросы несколько по-иному. Каждая культура создает своего человека, и в этом смысле между древним и современным человеком столь же мало общего, сколько между взрослым и ребенком. Подобно тому, как нельзя считать, что ребенок это тот же взрослый, но еще много не узнавший, не имеющий еще взрослого опыта, так нельзя считать и Платона современным человеком. Платон принадлежит античной культуре, и в этом смысле он не смог бы понять и почувствовать многое из того, что доступно в наше время даже ребенку. Культурно-историческая концепция предлагает такой анализ человека, когда его сущность задается как принципиально соотнесенная с анализом сущности культуры. Конечно, тут не все просто. Естественно, что предпосылки, генетические основания культуры сложились в недрах предыдущих культур (но не выросли из них). И тем не менее, в рамках научного спора наше утверждение должно быть сформулировано столь резко и обще. Как же теперь в связи с культурологическими исследованиями должна ставиться проблема происхождения человека и какого человека? Третья идея пришла из языкознания и семиотики. Здесь уже относительно давно выдвинута гипотеза, что сознание и разум сформировались под влиянием языка и общения. Имеет смысл вспомнить и гипотезу М. Бахтина, сформулированную в конце 20-х годов: "Действительность внутренней психики, писал он, действительность знака. Вне знакового материала нет психики... Психику нельзя анализировать как вещь, а можно лишь понимать и истолковывать как знак... Не столько знак приспособляется к нашему внутреннему миру, сколько этот мир приспособляется к возможностям знакового обозначения и выражения". Отсюда следовало утверждение о том, что "психика в организме экстерриториальна. Это социальное, проникшее в организм особи... знак, находящийся вне организма, должен войти во внутренний мир, чтобы осуществить свое знаковое значение" (Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. Л., 1930).

Сходные идеи в это же самое время развивает и Л.С. Выгодский. Анализируя высшие психические функции, он писал, что в этих функциях "определяющим целым или фокусом всего процесса является знак и способ его употребления...". Сам же знак и его значение формируется сначала во внешнем социальном контексте и лишь затем усваивается (интериоризуется) во внутреннем плане психики (Выгодский Л.С. Развитие высших психических функций. М., 1960).

Попробуем теперь эти идеи применить для того, чтобы наметить новый сценарий происхождения человека. Вспомним, как развивается ребенок примерно до 2-3 лет. В чем состоит его развитие? Не в том ли, что он адаптируется к коммуникации с матерью и отцом, "специализируется" в ней? Он учится фиксировать свой взгляд на другом (его руках, лице, глазах, фигуре), учится соотносить произнесенное слово (сначала материнское, затем свое) с предметами и действиями, учится действовать согласованно (соединять свои усилие и действия с усилиями и действиями взрослого). Именно в этом процессе адаптации формируются значения слов и других знаков и складывается воображение ребенка (он может помыслить, представить предмет, отвечающий слову и знаку). Вот если бы и в реконструкции истории человечества удалось найти подобную "Коммуникацию" и "Родителей"... Верующий человек тотчас же вспомнит Библию: "Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездной; и дух божий носился над водою". Бог, дух божий и есть подобные Коммуникация и Родители. Шелленгианец поправил бы верующего: да, верно, но лучше говорить об интеллигенции, духе вообще.

Перенесемся в те доисторические эпохи, когда сообщества человекообразных обезьян попали в какие-то необычные, экстремальные для выживания условия (например, им пришлось спуститься с деревьев, искать пищу на открытых пространствах, защищаться от хищных зверей, более широко, чем обычно, использовать палки и камни). Можно предположить, что здесь выживали лишь те сообщества, которые начали осуществлять "парадоксальное поведение". Чтобы пояснить, что это такое, вспомним рассказ Э. Сетон-Томпсона "Тито" о маленькой смелой самке койота. За Тито гнались борзые. "Через минуту собаки должны были настичь ее и разорвать. Но вдруг Тито остановилась, повернулась и пошла навстречу собакам, приветливо помахивая хвостом. Борзые - совсем особые собаки. Они готовы догнать и растерзать всякого, кто бежит от них. Но тот, кто не убегает, и спокойно глядит им в глаза, сразу перестает быть для них врагом. Так случилось и теперь. Разогнавшиеся борзые промчались мимо Тито, но сейчас же вернулись смущенные... Борзые отказывались нападать на зверя, который вилял хвостом и не желал убегать...". Представим, что наше сообщество обезьян столкнулось с какими-то хищниками. Вожак обезьян замечает, что и бежать некуда: справа и слава отвесные скалы, позади буйволы. И вот он, подобно Тито, на миг как бы "помешался": вместо того, чтобы подать сигнал тревоги и бегства, подает противоположный - "все спокойно, не двигаемся". И, что странно, хищники, пораженные необычным поведением стаи обезьян, ретировались, ушли в поисках более "нормальной" пищи.

Разберем эту ситуацию. В обычном поведении сигналы являются частью (элементом) события. Сигнал тревоги вовсе не означает тревоги, это именно первая часть сложного поведения (события) животного. В парадоксальном же поведении в психике обезьян происходит сшибка двух событий: с одной стороны, они видят реальную опасность, с другой - вынуждены следовать сигналу вожака, сигнализирующему, что нет опасности. В подобных парадоксальных ситуациях, которые были в те времена массовыми, животное должно как бы выйти из себя, представить обычное событие в форме другого, часто противоположного. В результате сигнал перестает восприниматься как часть события, он соотносится теперь с новым поведением (ситуацией, предметом), сохраняя, однако, связь со старыми. Дистанция, напряженность между этими тремя элементами (сигналом, новой ситуацией и старыми ситуациями) в конце концов разрешается так, что появляется знак. Сигнал теперь - знак новой ситуации, он обозначает, выражает некоторое событие. И контекст у знака другой - не часть события, а коммуникация. Теперь члены сообщества напряженно следят, какой сигнал-звук издаст вожак, а вожак всякую новую парадоксальную ситуацию обозначает как некоторое событие. Теперь сигнал-знак влечет за собой представление определенной ситуации, в которой назревает новое поведение. В коммуникации действительность удваивается: один раз она сообщается вожаком, издающим звук, другой раз реализуется в конкретном означенном поведении. Интересно, что коллективные действия с естественными орудиями (камнями, палками, костями животных и т.д.) также являются парадоксальным поведением. Эффект этих действий был для членов сообщества неожиданным и странным - вместо одного события получалось другое: удавалось добыть пищу, прогнать хищников, изменить в благоприятную сторону угрожающую ситуацию. Можно предположить, что сигналы, запускавшие подобные совместные действия, тоже становятся знаками, однако не только нового поведения, но и связанных с ним орудий-предметов.

Вероятно, так и формируется коммуникация, слова, воображение и память, помогающие создавать знаки и обозначать с их помощью различные ситуации и предметы. Чем чаще первобытные сообщества прибегали к парадоксальному поведению, тем больше сигналов превращались в знаки и тем эффективнее становилось поведение сообщества. В конце концов процесс логически приходит к завершению: парадоксальное поведение становится основным, полностью вытесняя старые формы сигнального поведения. Ситуации, действия или предметы, почему-либо не получающие означения, не существуют теперь для сообщества вообще. Система знакового поведения, чтобы охватить все стороны жизни сообщества, а также само уже сложившееся знаковое поведение, все время усложняется: формирование знаков и употребление их порождает необходимость в следующих знаках, а эти еще в одних и т.д.

А что происходит с обезьянами, вставшими на описанный путь? Они вынуждены адаптироваться к новым условиям, меняться. Выживают те, кто начинают ориентироваться не на сигналы и события, а на воображение и представление, те, которые научились работать со знаками (создавать их, понимать и т.д.). Здесь нужно вспомнить идею Шеллинга. Именно адаптация к новым условиям резко меняет естественные процессы развития обезьян как биологического вида. Формируются новые типы движений конечностей, новые типы ощущений, новые действия и операции в психике. Необходимость адаптироваться к коммуникации, работать со знаками и орудиями, действовать совместно трансформируют биологическую субстанцию обезьяны, создавая на ее основе существо переходной формы. Это уже не обезьяна, но еще и не человек, а особое меняющееся, адаптирующееся существо, претерпевающее метаморфозы.

Судя по палеонтологическим исследованиям, к концу четвертичного периода адаптация существ переходной формы заканчивается, их физиология, органы тела, внешний облик, действия органов чувств теперь полностью отвечают коммуникации, требованиям совместной деятельности, знаковому поведению.

Вадим Розин